2

Лида не слышала, как я вошел. Подвернув под себя ноги, она сидела на диване в гостиной и вся была поглощена интригой очередного бразильского сериала. Я небрежно бросил шапку и ключи от квартиры на низенькую тумбочку в прихожей и, не раздеваясь, прошел к ней. Как обычно, Лида только слегка кивнула и снова уставилась в телевизор. С таким же полным равнодушием посмотрела на меня и Мурка, калачиком свернувшаяся у ее бедра: лениво приоткрыла один глаз и так же лениво закрыла его, как будто была чужой кошкой. (Давно ли я для нее не хозяин?)

Распахнув куртку и откинув в стороны полы мохерового шарфа, я сел в кресло. Не отрывая глаз от экрана, Лида спросила, почему я задержался и почему не раздеваюсь — ужин давно готов. Я сказал, что хочу немного отдышаться. Она не поняла отчего, — все внимание ее было приковано к телевизионной интрижке. Тогда я сказал, что меня сократили. Сказал обычным голосом, не повысив и не понизив тона. На удивление, Лида все-таки повернула ко мне голову, но лишь на секунду. Обожгла взглядом, как будто это была для нее не новость, и тут же снова вперилась в Марию-Луизу.

Если бы не работал телевизор, я бы сказал, что наступила абсолютная тишина. Но ее не было — Мария-Луиза что-то бурно объясняла своей ожиревшей полоумной тетушке, нервно комкающей в руках край цветастого аляповатого носового платка, и не думала останавливаться.

Я не стал повторять сказанное: у Лиды нормальный слух молодой женщины, но все же ждал от нее иной реакции. И продолжал ждать. Она не замедлила себя проявить: когда на экране появилась очередная реклама, Лида с неприкрытым раздражением посмотрела на меня в упор и спросила, что же теперь я намерен делать.

Мурка, уловив ее недовольство, подняла голову и тоже, как будто с вызовом, уставилась на меня.

Я ответил «не знаю», стараясь не смотреть Лиде в глаза (телевизор, реклама, мелькание картинок, вспышки звука). Тогда Лида, всполошив и кошку, как ошпаренная, подорвалась с места и быстро заходила по комнате, ломая пальцы.

— Нет, как это ты не знаешь? А кто знает? Я? — замерла она в конце концов передо мной. — Чего молчишь? Сказать нечего?

— А что я, по-твоему, должен был сделать: начальству задницу полизать, чтобы они меня оставили, — так, что ли?

— А хоть бы и так! Не убудет. Разве не видишь, что тебе больше нигде не светит? Почти везде приемки запретили, а где и пролезешь по блату, не больно заработаешь: на РМЗ не платят уже три месяца, на механическом зарплату стали выдавать продуктами по цене втридорога, на фабрике почти полугодовая задержка, а прошлогодних два месяца так вообще заморозили, если не сказать — простили!

— Ну и что? Может, мое сокращение к лучшему. Я думаю, не пропадем. Многие с завода уволились, живут же, не умерли.

— Да кто многие? — насела на меня Лида.

— Да хотя бы Ильясовы с третьего этажа. Он по шабашкам колесит, нормальные деньги привозит.

— Дак он специалист, а ты что умеешь?

— Ну, ездил когда-то в стройотряды, кирпич класть могу.

— Ну, ну, — скептически занукала Лида.

— Да и Ленка-соседка как рванула в Москву, до сих пор не вернулась — осела.

Про Елену я лучше бы, наверное, сейчас не вспоминал. Елена — была нашей больной семейной темой. Лида стала ревновать меня к ней, еще когда мы только перебрались сюда. Лида тонким женским чутьем уловила прежнее чувство Елены ко мне и не единожды подтрунивала этим.

— За Ленку ничего не говори: ее там брат пристроил. А тебя кто пристроит?

— Не знаю.

Я на самом деле не знал.

Лида плюхнулась на диван и отвернулась, нахохлившись. Халат на ее округлившейся спине натянулся еще больше. Казалось, вот-вот, и тело ее вырвется наружу, как распухшая опара из кастрюли. Как она довела себя до такого состояния, можно было только догадываться, к тому же и работа неподвижная: знай, сиди себе целый день в комнатке ОТК, ворон считай… А ведь когда познакомились только — что маленькая пышечка была, ладно скроенная, цветущая — загляденье, но прошло четыре года, и как наворожил кто: располнела, обрюзгла, руки и ноги, как водой налились, в характере какая-то червоточинка проявилась, недовольство всем, — метаморфоза прямо.

Лида недолго приводила в порядок свои мысли, через минуту повернулась снова.

— Нет, я не знаю, чем ты думал? Подписать бумажку всегда успел бы. Ну и как теперь жить дальше?

Я ничего не мог сказать. В чем-то Лида была и права: теперь не те времена, чтобы опрометчиво уходить с работы, но я хорошо знал себя: унижаться ни перед кем не стану, хоть вся Вселенная загремит в тартарары.

Мне стало душно, я поднялся с кресла, вышел в прихожую, скинул пальто и шарф.

Мне все равно пришлось бы сказать ей о сокращении. Не сейчас, так позже. Тогда лучше сразу. Я сказал. Она отреагировала ожидаемо, теперь ее не унять. И сейчас вернее всего не трогать: со временем остынет, так было уже, привычно.

Я не стал возвращаться в гостиную, прошел на кухню. В кухне на ослепшем окне задернул шторы, включил газ, поставил чайник.

Кошка за мной не пошла. Обычно бежала, путаясь под ногами, стараясь опередить, чтобы поскорее сесть у своей плошки с едой, выпрашивая таким образом очередную порцию. Сегодня нет, даже не тронулась с места, наверное, сыта — ну и ладно.

Я выбросил из заварочного чайника остатки использованного чая.

«Что за черная полоса пошла? — подумал. — Понятно, что в жизни не может быть одних светлых сторон, но чтобы так все сразу!» Позавчера только разругались с Лидой из-за того, что я, как она утверждала, пожалел ей денег на песцовую шапку. Я как предвидел грядущие события, словно чувствовал, что деньгами пока разбрасываться не стоит, а она вспылила: «У меня совсем на голову надеть нечего, сколько я еще буду ходить в одном и том же берете!» Само собой